Родилась я 21 декабря 1919 года в долине Моолчок, находящейся между селами Тыткескен и Каспа Шебалинского района, появилась я на свет в пещере среди отвесных скал. То были смутные, военные годы. При вести о приближении карательного отряда люди спасались бегством в тайгу, бежали в разные стороны – кто куда, чтобы спасти свою жизнь, прятались в горах, в расщелинах под скалами – кто где. В долине Моолчок нашли временное убежище вместе с нами и еще несколько семей. Отец говорил, что скрывались мы там недолго. Когда родилась я, молились Богу и умоляли его, чтобы он спас, уберег меня от несчастий. Заворачивая меня в рукав овчиной шубы, говорили: «В руках Бога судьба этого ребенка». Мать моя, ослабшая после родов, сильно простыла, потом долгие годы недомогала. Мама скончалась, когда мне и десяти лет еще не исполнилось. Пришла весточка – вышел приказ о том, чтобы люди перестали скрываться, прятаться, что не стоит бояться и надо возвращаться обратно в свои дома. Как же народу без жилища мыкаться? Все уже устали скрываться, мучиться и выживать в горах, поэтому вернулись в свои села. Мужчин призывали в партизаны, чтобы добить беглых белых. Им на грудь привязывали кусок красной материи, в руки выдавали удостоверение партизана. Из нашего села, из Апшуяхту было немало ушедших в партизаны, чтобы поддержать новую власть в борьбе за новую жизнь. Из рассказов старших помню, в партизанах перечислялись: Мундусов Маны, Шабураков Кундуй – очень богатый был человек, содержавший двух жен, Чаптынов Чоктубай, Соенов Бокымаш. Брат наш Чоктубай и Бокымаш даже, говорили, пока воевали, до Верх-Белого Ануя дошли.В бояхБокымаш был ранен, после возвращения домой умер потом от незаживающих ранений. Брат наш Чоктубай с сыном Дьолду участвовали в Великой Отечественой войне 1941-1945 годов, вернулись победителями. Мундусова Маны белые взяли в плен, расстреляли в долине повыше Апшуяхту, обождав, наши земляки забрали его тело и похоронили на холме в долине Соорулу Айры. У Мундусова Маны была белая собака, после смерти хозяина она сильно тосковала, всё время горько выла у его могилы. Люди не отгоняли ее от могилы, тихо покормят и уйдут. Собака так и умерла от тоски. Многие годы спустя я рассказала об этом папе, он сильно удивился: - Как ты можешь об этом помнить, ведь ты тогда была совсем маленькой?! Наверное, этот случай врезался в мою память, как знак очень большой утери, глубочайшего горя, печали. Того, что нельзя забыть, и забывать нельзя. Надо помнить имена родных и близких, ушедших из жизни, надо помнить имена погибших на войнах. Особенно гражданская война внесла в нашу жизнь много смуты, что и сегодня сложно разобраться в ней и понять ее. Мой отец тоже примкнул к партизанам, служил разведчиком. Сохранилось его удостоверение партизана, есть и поныне. Слышала часто в разговорах об их командире Плетневе. Он был хорошим человеком, и управлял бойцами очень умело, слышала о нем только хорошее. Во время гражданской войны жизнь народа совершенно разладилась, люди впали в бедность, количество скота сильно уменьшилось. Люди, вернувшись в свои жилища, стали заново мирно обустраиваться, собрали мало-мальски оставшийся скот. До революции и до гражданской войны в Апшуяхте не было ни сельского совета, ни школы, ни магазина. За какой-либо мало-мальски нужной бумагой приходилось ездить, добираться до самого Бийского уезда. Жизнь стала восстанавливаться, создали сельский совет, открыли школу. Кергилова Улачы избрали председателем сельского совета. Взрослых, даже старых людей, стали учить чтению и письму, шла ликвидация безграмотности. Газет, журналов издавали мало. Придет в сельский совет одна газета, все с большим интересом читали ее. Даже был создан комитет по поддержке сирот и стариков, их кормили, одевали. Это была для обездоленных очень важная поддержка, очень значимая помощь. Таким образом, через некоторое время у нас в Толгоеке была образована артель. По воспоминаниям земляков, имущества у артели было: один бык, одна лошадь да несколько кроликов. Бедные, нищие люди создали эту артель, чтобы подняться в жизни, чтобы всем вместе сообща работать. Иначе можно было умереть от голода, от холода и обнищать окончательно. Мой отец Чаптынов Куйрук Пекпеевич был из рода чапты, они выходцы из Яломана. Отец был очень высокого роста, с рыжими (красно-коричневыми) волосами, глаза серовато-зеленые, нос с небольшой горбинкой, лицо светлое, светлокожий. А его отец Пекпей из рода чапты был кузнецом. Деда моего отца все уважительно называли Кузнец (по имени не называли), он держал свою кузницу, был искусный мастер. Мой отец унаследовал у своих предков их талант к ремеслу и трудолюбие: умелец на все руки, никогда не сидел без дела, работа спорилась в его руках, а изделия выходили очень ладные, удобные, сделанные с душой. Всегда заботился о том, как прокормить семью, добывал, доставал, чтобы припасов и пищи было достаточно. Папа соберет копыта разных животных, потом сложит их в большой чугунный кувшин-дьыракы, зальет водой и поставит на огонь. Варил долго, до смягчения копыт. После этого положит копыта под пресс, между двух больших плоских камней, держал их там, пока они не становились очень тонкими, плоскими. Из этих охлажденных заготовок вырезал гребни, заколки для волос, а еще получались отличные мундштуки для курительных трубок. Девушки и женщины очень радовались таким украшениям. Соберет выброшенные людьми за ненадобностью медные, желто-медные чайники, отремонтирует их либо изготовит из них украшения для конской сбруи и снаряжений. У него было много разных мастеровых инструментов для ремесла. В то время насчет денег ситуация была напряженная, поэтому папа изготовленную продукцию, декоративные изделия, снаряжения для коней редко продавал за деньги, денег и не было, чаще приходилось менять на продукты или одежду. Папа обеспечивал семью достатком, под его мудрым руководством семья жила мирно и благополучно. На охоте добудет на марала, ведь шкуру зверя надо уметь и правильно снять, особенно шейную часть. Шкуру сначала вымачивал до тех пор, пока не начинала от нее шерсть выпадывать, просушит, натягивая на лиственницы, а после этого выделывал до мягкости. Из выделанных шкур изготавливал подпруги, уздечки, подхвостники и прочую конскую упряжь, помню, вырезал то широкие, то узкие полоски. Из тонких полосок сплетал камчи-плетки с очень красивым орнаментом. Люди часто обращались к моему отцу с заказами. Летом из шкуры косули путем долгой и специальной выделки изготавливал особенную кожу красного оттенка. Собрав листья бадана, готовил крепкий раствор, служивший краской для шкур. Из окрашенной кожи изготавливал голенища для сапог, шил сапоги. Выделывал замшу, шил замшевые штаны, зимние, очень теплые и мягкие. Из капа, из наростов на березе вырезал пиалы, изготавливал очень красивые тарелки и широкие блюда, ложки, черпаки, рукоятки для ножей. Все изделия получались удобными в применении, ладными, красивыми. Бекин Дьака пас коров и как-то нашел очень красивый нож, принес к нам, видимо кто-то воткнул в березу и забыл. - Такой нож мог изготовить только брат мой Куйрук, – говорил он, рассматривая его рукоять и клинок. – Никто кроме него не сможет изготовить такой красивый и настолько удобный для руки. У него золотые руки, золотые. В Апшуяхте до создания артеля в Толгойок-Оозы, в долине Соорулу Айры проживало много народу. Жили там все дружно и весело. Жила там и моя семья: папа с мамой, сестра моя Аракы и я. Пахотные земли разделили всем по равной доле. Каждая семья огородила выделенный им участок, ограды были добротные, чтобы не мог пролезть какой-нибудь зверь, калитку всегда закрывали, следили, чтобы были закрыты. Свою долю земли каждый берег и ценил. Отец из Уймонской долины привез на семена пшеницу, ячмень и овса. Наша семья пахала свою деляну ручным плугом, запряженным на коня, сеяли сами вручную. Папа сам показывал, научил нас, как правильно сеять зерна. А мы даже иногда выращивали и немного пшена. В те годы лес и деревья были неиспорченными, воздух и вода были чистыми, времена года менялись вовремя, весна, лето, осень и зима приходили в свое время, сама погода помогала людям. Урожай получали богатый, зерно вовремя поспевало. Осенью, как только поспевало зерно, собирались на уборку урожая - мои папа, сестра и я. Брали в руки серпы и начинали мы срезать колосья, потом вязали их в снопы, ставили на просушку. Намного позже годами, когда образовались колхозы, работала в поле с женщинами на жатве, начну я вязать снопы, так все удивлялись: - Шуру, как это ты так ловко и без устали снопы вяжешь? Может быть потому, что, работая на своем поле, с детства научилась и привыкла, а потому полюбила снопы вязать быстро и много. Дома зерновой ток расчистим, подметем, чтоб было очень чисто. Наш ток был очень сухой и удобный для работы. Снопы занесём в ток, развяжем из пучков, а после этого запускали коня - топтать хлеб. Хорошо, что был у нас конь – кормилец и помощник. После этого брали в руки молотилки, это две палки, соединенные между собой ремнем, начинали молотить колосья, чтобы выбить зерна. Обмолоченное зерно веяли лопатами, подбрасывая вверх. Так освобождали хлеб от соломы, очищали от грубой мякины. Очищенное зерно насыпали в деревянные короба, в большие мешки, сшитые из лошадиных шкур, для таких мешков брали только самые хорошие шкуры, тщательной выделки. Зерно на семена держали отдельно, заботились, берегли, следили. А часть зерна засыпали в мешки небольшие, держали их в юрте, они съедались в первую очередь. В те времена не было мельниц. Зерно, выделенное на хлеб, на прокорм, брали понемногу, сначала били в ступе, измельчали, потом обжаривали на огне без масла, мололи на жерновах. Так получали из ячменя талкан, перловку. Из муки выпекали лепешки, в горячий пепел очага закопаешь лепешку – получалось очень вкусно. Вот так и питались - вкусно и сытно, а зимовали ведь тогда в юртах. После смерти матери в доме стало как-то пусто, но папа не дал нам с сестрой сильно горевать и впасть в уныние. Чтобы дом не запустел, взял все домашние заботы в свои руки, руководил нами, лошадей и дойных коров стало до пяти голов, количество овец выросло. Готовили чеген, из чегеня получали молочную араку и аарчи, сырчики вырезали из аарчи, сушили над очагом. Молочную пенку, простоквашу, иртпек и кьёёрчек – готовили все сами. Успевали собрать за лето топленого масла в пузырях. Папа добыл лес, построил избушку в одну комнату. Зимой жили в избушке, летом перебирались в юрту, покрытую корой лиственницы. В юрте на почетном месте у папы был дьайык, его делали из ткани трех разных цветов. Помню, приезжал какой-то ученый из Новосибирска, через переводчика спрашивал и записал все о смысле, значении дьайыка. Иногда к нам приезжал Мундус-Эдоков, он был родственником моей матери. Из Шебалино приезжал Алексей Егорович Попов, мараловод, из рода мундус, он тоже моей маме приходился родственником. Мама всегда говорила: «Он - твой дядя, помни». Попов с моими родителями разговаривал на чистейшем алтайском языке. Его потом раскулачили, сослали вместе со всей семьей, остался ли кто из его семьи, выжили ли они – не знаю. А маралы его сохранились, в Дьектиеке осталось племенное потомство, полученное от его маралов. Жизнь народа стала понемногу улучшаться. Каждая семья работала сама для себя, родственники помогали друг другу. Но работать в поле – это дело непростое, пахать да сеять могли только те, у кого были лошади, поэтому не все ухаживали за своей деляной. Народ жил по-разному – кто беден, а кто богат. Бедняки, неимущие часто болели, одиноким и престарелым тоже приходилось туго, они жили впроголодь, здоровье подводило, одолевали болезни. Артель в Толгоеке стал подниматься, пошли хорошие результаты труда, помню, приехал районный уполномоченный из Шебалино, он объединил в артель людей, независимо проживавших в долине Соорулу Айры, которые работали сами для себя. Люди стали понемногу переезжать из Соорулу Айры. Через некоторое время вместо артели в Апшуяхте создали колхоз «Красная Армия». Люди вступали в колхоз. Мы нисколько не сомневались в своем решении вступить в колхоз, чтобы не потерять свое благосостояние, тоже вступили в колхоз. Отца избрали председателем сельского совета. Переводчик Кургузиков, русский по национальности, учил отца читать и писать. Папа научился и чтению, и письму. Но почему-то всегда отпирался, говорил, что он неграмотный, потому отказался от работы председателя. Отца направили заведующим дойной фермой. В те годы папа построил очень добротный, типовой двор для коров. В том стойле у каждой коровы была своя кормушка, коровы стояли на привязи со специальными цепями, телят держали тоже в отдельных клетках. Требования времени были такие, если их не выполнять, то за нарушение придется ответить, ответственность была очень большой. Люди рано уходили на работу, до конца работы никто не уходил домой. Деревня сначала была небольшой, двор построили в конце деревни, а потом вдруг оказалось, что двор стоит посреди деревни, вот как деревня разрослась. Несколькими годами позже двор перенесли, но мы тогда уже переехали в другое село. Когда стали разбирать двор, то удивлялись - построили, чтоб на века стояло, без гвоздей, на шкантах, чтоб держалось крепко-накрепко, даже трудно разобрать. Эта новая жизнь во всем была хороша, но никак не могла примириться лишь с коммуной и контрактацией. Во времена коммуны весь скот согнали в одно стойло, а имущество людей сгребли в одно место. Даже, подняв переполох, кур собрали в один курятник, сбегавших ловили и возвращали. Всё сено, заготовленное на зиму, свезли в одну кучу, мясо, заготовленное на зиму, надо было тоже сдать, всё у всех отобрали, сложили в одну кучу. Овцы-бараны, блея-мекая, сбегали домой, коровы-бычки, мыча и бодаясь, рвались домой, возвращались к хозяевам. Шум-гам, крики-плач - одна суета и беготня. А тем временем началось раскулачивание, обвинения в кулачестве. Скот угонят, раскулаченного вместе с малолетними детьми отправят в ссылку. Алтайцев, русских, кержаков – всех ссылали. Никто не отвечал за то, куда угоняют скот. Сестру моей мамы – Байыҥ сослали вместе со всей ее семьей, обвинив в кулачестве. В ссылке из-за голода и отсутствия пищи, нехватки одежды у нее сели глаза, она потеряла зрение. Но тетушка Байыҥ продолжала искать работу для пропитания. Однажды она и все ее пятеро детей переправлялись на лодке через Ангару, лодка перевернулась, все они утонули. Так и погибли они. Вот так месило в жизни, как тесто, перебирались, словно зерно, человеческие судьбы. Колхоз продолжал свою работу. О, баш болзын! Понемногу увеличивалось поголовье скота, как колхозного, так и личного, жизнь стала налаживаться. В колхозе «Красная Армия» помимо дойных коров и лошадей держали еще кур, свиней, выращивали разные овощи, всё, что могли посадить, урожай получали богатый. Колхозники работали старательно. Председателем колхоза тогда был человек с фамилией Босов из Мьюты. Лес перерабатывали, получали доски, тес. Пустили воду, рыли канавы. Построили мельницу. В этой мельнице стали молоть зерно, получать муку. Маховик мельницы крутили с помощью лошади, колесо крутила вода. Народ стал жить сытно, одетый и обутый. Открылся магазин, люди обрели возможность покупать одежду, старались одеться ярко, красиво. Налог был большой, но денег, насчет денег смотрели очень строго, все дела в селе решало руководство колхоза, добывали, доставали, управляли. Зерно вовремя собирали, после уборки урожая начинали готовиться к празднику ноября. Колхозникам не разрешали держать личных коней. Жителям, если разрешалось держать овец, нельзя было заводить свиней, если свиней держали – нельзя было завести овец. Хотя времена были жесткие, и строго следили, но народ жил без бед, голодных и нищих не было, работа шла своим ходом, колхоз стал развиваться и даже появился достаток. Хорошей жизнь стала лишь на короткое время, слишком мало поплясали, попели песен слишком мало. Подступили жестокие 1936-1937-ые годы. Председателя Босова направили в Верх-Апшуяхту работать председателем колхоза «Путь Ленина», а в наш колхоз направили Ялатова Шабычы Сарановича, из рода сойон. С увеличением поголовья колхозного скота ужесточились требования к заполнению отчета. Отец, назвавшись неграмотным, отказался от работы заведующего фермой. В Шебалино учился на конюха, получил в руки свидетельство о получении образования, стал в колхозе работать конюхом. Мы переехали из Соорулу-Айры в долину Тошту-Ой, построили там деревянную юрту, папа разобрал наш дом, перевез сруб, а после так и не нашел времени поднять дом, построить. Я училась в школе в Апшуяхте, закончила три класса, а дальше не было возможности учиться, так на этом и остановилось мое образование. Папа мой был очень трудолюбивый человек. Работал старательно. Работал, как научили по теории зооветеринарии: колхозных жеребцов кормил овсом, добавляя в него морковь, яйца. Тогда, в те времена, колохоз держал кур, кур было много, яиц было достаточно, морковь тоже колхоз выращивал сам. В те времена кони ценились, нужны были для кавалерии, поэтому и требования к уходу за ними были высокие. Когда забирали коней, измеряли их рост, длину конечностей и шеи, тщательно рассматривали зубы и язык. Если не подходили по параметрам, браковали и возвращали обратно в колхоз. До сих пор не могу понять: почему отказались от колхозов, совхозов, отчего отбраковали тот образ жизни. Жизнь всю переменили, перетасовали, перестроили бесконечные изменения, новшества и новации. Отчего народ должен страдать и мучиться, надо было выбрать один путь и держаться его, чтобы улучшилась жизнь людей. Может быть, когда-нибудь улучшится жизнь, возможно, обратно вернут те отношения, тот образ жизни, который наиболее способствовал жизни простых людей? Каждому работать самостоятельно не себя, самому по себе – это нелегкий труд. Сельское хозяйство сильно зависит от погоды, природных обстоятельств. Окружающая среда значительно изменилась, как и прежде техники не хватает, а покупать дорого. Разве можно выполнить все работы только силой двух рук и ног, ручной труд возможен по молодости, а к старости уже не осилить. В середине июля 1937 года пришел приказ из района, из Шебалино, в котором говорилось, что для фонда нужны кони из нашего колхоза. Папа мой к этому времени славился как хороший конюх. Собрал он коней, а паслись они среди густой и высокой травы. Вдруг лошадь его внезапно пала, оказывается, она на скаку перепрыгивала через валежник, среди высокой травы не заметила короткую сухую ветку, а та вспорола ей живот. Председатель колхоза грозно напал на отца, что он специально учинил вредительство, намеренно убил колхозную лошадь, оставил ее жеребенка сиротой. Эта шумиха дошла до районного центра. Отца водили на допрос, а потом обвинили и увели на ссылку, объявив: «враг народа, намеренно уничтожил колхозный скот, пособник японских интервентов». Вслед за ним, чтобы узнать о его судьбе, направился Токна Кыдыев, сын старшей сестры отца, но так ничего и не узнал, никто не смог дать ему разъяснения. Отец так не вернулся домой. Когда началась перестройка, стали публиковать в газетах списки репрессированных. Вот тогда имя моего отца значилось среди расстрелянных ноябре 1937 года в неизвестном месте. И отца моего, и других обвиненных «врагами народа» оправдали. Наш скот отобрали, все оставшееся имущество изъяли у нас, по приказу Ялатова сруб так и вновь непостроенного дома отдали в чужие руки на растопку, на дрова распилили. Те, кто постарше годами, старики, удивлялись – какие дорогие дрова. Сестра наша Аракы умерла в январе 1938 года. Осталась я одна, «жила» в доме у родственников, сестра Дьюгурунг и зять наш Кыдыев Сорпой помогали, пригревали, приглядывали за нами. Меня как дочку «врага народа» приказывали родственникам не пускать домой, не кормить. Но они не отказались от меня. Собирали комсомольское собрание, требовали у меня отречения от отца. Никогда и ни за что не отрекалась от отца. Вместо отца пришел работать на ферму начальником Тодошев Базлай и обещал взять меня на работу. Очень сильно обрадовалась такой возможности, радовалась - среди женщин-девушек равная, среди людей буду работать, нравилась эта работа - приглядывать за телками. Но через несколько дней он сказал мне тихо: - Шуру, тебя Ялатов не возьмет в колхоз, думает, что ты будешь травить скот колхозный, говорит, что отравишь - не верит тебе. Где тебе взять, где достать такой яд и зачем скот травить? Отца твоего не пожалел, тебя пожалел бы. Ой, жестокая стала жизнь. Продолжение в следующих номерах
