80 лет назад, 16 апреля 1934 г., постановлением ЦИК СССР было учреждено звание Героя Советского Союза для советских граждан, проявивших личное мужество и героизм при защите интересов Родины, и прежде всего в боевых действиях. Постановлением от 29 июня 1936 г. к нему стало прилагаться вручение ордена Ленина, а Указом Президиума Верховного Совета СССР от 16 октября 1939 г. – еще и медаль «Золотая Звезда». Первыми героями стали полярные летчики, участвовавшие в спасении терпящих бедствие пассажиров и членов экипажа парохода «Челюскин» (апрель 1934 г.) А. Ляпидевский («Золотая Звезда» №1), С. Леваневский, В. Молоков, Н. Каманин, М. Слепнёв, М. Водопьянов, И. Доронин. Затем высоким званием были отмечены рекордные перелеты: в сентябре 1934 г. М. Громов за беспосадочный перелет на расстояние 12 411 км, и в июле 1936 г. В. Чкалов, Г. Байдуков и А. Беляков - за беспосадочный перелет из Москвы на Дальний Восток. Это были первые одиннадцать Героев СССР. А всего при жизни И. В. Сталина это звание получили 12 398 человек. В их числе и наш земляк Сергей Венедиктович Налимов. Родился он 15 октября 1941 года в с. Елино Солонешенского района Алтайского края, в 1932 году с семьей переехал на жительство в Горный Алтай, село Шебалино, работал в колхозе. В 1945 году в национальном издательстве «Ойрот Тура" вышла книга К. Растегаева «Сибиряк», посвященная судьбе Сергея Венедиктовича. Сегодня вашему вниманию предлагаем отрывки из этой книги в связи со 100-летием со дня рождения героя, которое исполнилось 15 октября. ВОЗВРАЩЕНИЕ Новость облетела село быстро. Из одной избы в другую, из края в край села перемётывалось одно и то же: — Налимовский Сергей пришёл из армии! Cepгей приехал! А соседский парнишка, не утерпев, сбегал даже на поле, где работали колхозники, и, быстро-быстро размахивая руками, ещё издали стал кричать: -Дядя Назар! Тётя Пелагея! Сергей приехал. Налимов Сергей. Из армии. Сергея Налимова знали в деревне все. Знали и уважали, несмотря на его подчас неуёмный характер и озорство. Любили за весёлый и жизнерадостный нрав, уважали за то, что он, как и все налимовские,—а было их одних братьев пятеро,—на работу спор и покладист. Вечером, когда красное солнце опустилось за горы, к избе Налимовых, точно кролик мигавшей светящимися глазами окон, по одному—по два стали собираться односельчане. Изба была набита до отказа. Люди сидели за широким столом, заставленным угощениями, на лавках вдоль стен, и подпирали плечами притолки, толпились у дверей и печки, мешая суетившейся хозяйке. Всем хотелось своими глазами посмотреть на вернувшегося из армии бойца, послушать его рассказы узнать хоть кое-что о своих служивых. Сергей, приземистый и кряжистый, явно смущаясь оказываемым ему вниманием, сидел в переднем углу и, теребя расстёгнутый ворот красноармейской гимнастёрки с чёрными петлицами артиллериста, рассказывал о своём армейском житье-бытье, об односельчанах-сослуживцах по полку. Три долгих года—с 1936 по 1939—прослужил Сергей в армии, в артиллерии, очень полюбилась ему армейская жизнь —было о чём рассказать. —Всё это хорошо,—вздыхал сокрушённо, заканчивая, Сергей. - Только вот как я теперь буду в „гражданке" жить? Отвык я. Разве сравнишь эту жизнь с армейской жизнью? Конечно, нет. Колхозный сторож Нефёдыч —балагур и большой любитель „пропустить по случаю по маленькой", уже успел основательно подогреть свои воспоминания, а потому сейчас так охотно поддерживал Сергея: -Верно, верно, сынок! Армейская жизнь не в пример нашей домашней —куда интересней. А батарейцы - народ хороший, крепкий, весёлый. Вот хотя бы я... В углу комнаты слышались тихие всплески приглушенного смеха. —Ты вот, сынок, еще в настоящем деле не был! А побывал бы ты со своей пушкой в походах да боях, тогда бы и узнал, что есть настоящая жизнь. И старик долго и увлекательно, сам захлебываясь от нахлынувших на него воспоминаний, рассказывал о своей службе в старой русской армии, о боевых горячих днях под Львовом и Перемышлем, где в германскую войну их батарея „давала жизни басурманам". Вечеровали долго, пока в лампочке не выгорел керосин, и она не стала, чадя, подмигивать красноватым огоньком. Когда расходились по домам колхозный бригадир, задержавшись, положил на плечо Сергею свою тяжёлую руку: -Ну, как? На работу скоро или погуляешь малость? -Погожу немного, пообвыкну. Трудно будет мне. Утром другого дня Сергей вышел на улицу. Было светло. Солнце ещё не показалось, только на восточных склонах гор, на самых вершинах, поросших раскидистыми деревьями, розовели его отсветы. За селом видны уже были поля колхоза. Скот, подгоняемый пастухами, уходил на выпаса. У конторы колхоза слышался говор. Сергей прислушался, бригадир распределял колхозников на работы, ругался, что нехватает людей в одной из бригад. Решение пришло быстро и неожиданно, как всегда. Сергей подошёл к бригадиру. -Ну, вот что. Я, пожалуй, пойду в эту бригаду. Подразомнусь малость. Только вот домой забегу, переоденусь. Так началась для Сергея Налимова обычная трудовая жизнь в колхозе. Время было - горячее. Стояло лето 1939 года. НА КРАЙНЕМ СЕВЕРО-ЗАПАДЕ В первых числах декабря, приехав в Шебалино, Налимов узнал о войне с белофиннами. В земельном отделе, куда он зашёл по колхозным делам, встретил его знакомый агроном и как-то взволнованно, торопясь, точно боялся, что кто-либо опередит его с ось общением, сказал Сергею: -Ну вот и война, Сергей! Молотов по радио выступал... Ко всем гражданами гражданкам обращался... Говорил, что сил нет терпеть нахальство финнов и что следует их чуточку проучить... Постой, постой, Сергей! Куда же ты? Но Сергей уже не слушал агронома. Забыв о поручении колхозников, он, широко распахнув дверь, вышел на крыльцо. Похлопывая себя по колену шапкой, которую так и забыл надеть, Сергей некоторое время стоял, как завороженный, глядя широко раскрытыми глазами куда-то вдаль, поверх заснеженных избушек села. Мысли его были далеко-далеко, где-то за тысячи вёрст от колхоза, Шебалино, Ойротии, на крайнем северо-западе страны, где сейчас шла война. Только там, по мнению Сергея, и была настоящая, полная опасностей и интереса жизнь Там должен быть и он, Сергей Налимов. Решительно отряхнув снежинки с головы и надев шапку, Сергей направился в райвоенкомат и первым подал заявление с просьбой отправить его добровольном на фронт. Он так настойчиво до блеска в глазах просил об удовлетворении его просьбы, что, казалось, отказать ему уже было нельзя. И он действительно был принят в армию и зачислен по своей специальности в артиллерию. Однако на этот раз пребывание в артиллерии Сергея не совсем удовлетворяла. Слов нет, артиллерия дело хорошее, но вот на фронт артиллеристов не отправляют, медлят. Вскоре Налимов узнал, почему так медлили с отправкой на фронт батарейцев. Прибывший с фронта за пополнением лейтенант объяснил: -Условия, товарищи, там не совсем подходящие для техники. Повсюду лес да камни, глубокие снега да непромерзающие болота под ними. Озеркам да речушкам и числа нет. Трудно, брат, там с танками да артиллерией. Надо что-либо полегче, подвижнее придумывать. Вот формируются сейчас специальные батальоны лыжников. Такой отряд, хорошо вооружённый, может пройти где угодно, быстро, почти без шума он появится в тылу врага и сделает своё дело. После разговора с лейтенантом, Налимов решился на расставание с артиллерией. Как ни тяжело было, а горячее желание поскорее попасть на фронт взяло верх. Он попросил о переводе его в формировавшийся легко-лыжный батальон. А так как он с детства хорошо ходил на лыжах, был крепок и ловок, его охотно зачислили в батальон. На фронт прибыли только в конце февраля 1940 года. Попали на самый север Карелии, на Ухтинское направление. Природа, вокруг была почти знакома Сергею. Как и на Алтае,—повсюду хороший лес, снега, завалившие всё, почти сибирская зима. Только всё это было без знакомых гор, к которым так привык он у себя в Ойротии. В небольшом районном селе Ухта крестьяне рассказывали бойцам о зверствах „лахтарей", памятных им ещё по авантюре 1922 года. Слушая рассказы колхозников, бойцы- лыжники ещё больше наполнялись решимостью борьбы с врагом, нарушающим мирную жизнь родины. Готовые на любой подвиг, уходили бойцы батальона со специальным заданием во вражеский тыл. Дни проходили в постоянном напряжении. Рвали коммуникации врага, вступали в бой со встречными группировками противника, стараясь накрыть всех, чтобы ускользнувший не выдал месторасположения батальона. В конце первой половины марта лыжники подошли к указанной командованием цели. Предстояла тяжёлая, но интересная по свому замыслу операция. Но задание так и не было выполнено. В один из дней, когда уже почти по-весеннему пригревало даже на севере мартовское солнце, а с ветвей тяжело опадал ноздрившийся снег, командир батальона, выстроив на просеке бойцов, сообщил им о том, что Финляндия запросила мира и что с этого дня военные действия прекращаются. И радостно, и обидно было Сергею. -Это, конечно, хорошо, что наша армия так быстро заставила финнов просить пардону,—думал Сергей.—Но почему же именно сегодня, когда только ещё вот-вот подошло настоящее дело для меня? Ведь повоевать-то по-настоящему так и не пришлось. Рвался на фронт, ехал в этакую беду, а что успел сделать". Сергей даже попробовал обратиться за разъяснемием к майору: -Товарищ майор, разрешите обратиться. -Говори, Налимов. -Товарищ майор, а нельзя ли всё-таки сегодня ещё пощупать разок, в чём душа у них держится? А потом уж, так и быть, язви их, пусть мирятся. Но все эти разговоры были бесполезны. Война была закончена. Снова Налимов вернулся в родной колхоз. Работал опять животноводом. А когда колхозники соседней артели „Горный Алтай" единодушно решили избрать его своим председателем, он дал согласие. Крепко, покладисто по-хозяйски вёл Сергей артельное хозяйство, стараясь в труде найти упоение. Только иногда, в короткие минуты передышки между работами, вспоминал о своей неудачной поездке на фронт, шуткой покрывал неприятный осадок в душе: -Эх, был на войне и не был. Прямо как в сказке говорится: по усам текло, а в рот не попало. ВОЙНА НАЧАЛАСЬ Лето 1941 года было погодливым. В июне дни стояли хорошие, солнечные, дожди перепадали вмеру. Хлеба на колхозных полях совсем подошли, наклоняясь тяжёлым, золотившимся под солнцем колосом, шелестя и переливаясь волнами под ветерком, тянувшим с гор. После полудня Сергей пешком направился в поле к одной из бригад, первой приступившей сегодня к косовице ржи. Не успел однако он далеко отойти от деревни, как увидел скачущего к колхозу всадника. Пыль клубками взлетала из-под копыт коня и, расплываясь, таяла далеко позади. Сергей остановился, поджидая всадника, в котором все больше и больше угадывал одного из работников райкома партии. Придержав лошадь, приезжий легко соскочил с нее. -Здорово, Налимов! -Здравствуйте,—отвечал Сергей. Он ждал, что скажет гость. По тому, как торопился он, по выражению лица Сергей видел, что приехал человек не зря. Но в чём дело? А приехавший, тяжело вздохнув, отбросил тыльной стороной руки растрепавшуюся прядь волос, растерев пот по лбу, отряхнул пыль с брюк и только потом уже заговорил. -Ну, вот что, Налимов. Сидишь ты тут у себя хозяйчиком крепким в имении, зарылся в свои дела и ничего-то ты не знаешь, что на белом свете делается. Ведь не знаешь? Не слышал ничего? -Нет, не слышал. -Так вот я тебе и привёз новость. Война началась с немцами. Сегодня на рассвете они напали на нас. Города бомбили. Молотов выступал по радио. И немножко помолчав, взяв Сергея за пуговицу гимнастёрки, добавил: -Да-а. Это, конечно, не война с, белофиннами. Посерьёзнее. -Что же теперь делать будем? -Как что? Воевать будем. Значит опять на фронт поеду?—оживился Сергей. -Ну это ещё как сказать! Кое-кому и в тылу придётся поработать, здесь тоже люди нужны будут. А прежде всего, не надо суетиться. Пошли к конторе, обстоятельнее потолкуем,—закончил приезжий, оглядываясь на уже подбегавших к ним деревенских ребят. Так начались военные дни в далёком от фронта колхозе. Вскоре партия за партией ушло на фронт большинство молодых ребят и уже служилых, в своё время демобилизованных из армии мужчин. В деревне как-то сразу стало необычно пусто. Правда, общее внимание к войне, желание без конца говорить о ней отвлекалось общественными работами. Время стояло горячее, надо было торопиться с уборкой богатого урожая, а куда ни повернёшься, за что ни возмёшься— повсюду людей не хватает. И подстёгиваемые желанием работать получше, чем обычно, колхозники трудились на совесть. Женщины и подростки становились во главе бригад, садились на жатки, уверенно брались за работы, выполнявшиеся до этого мужчинами. Усталые и запылённые после дневного труда колхозники собирались по вечерам в конторе, надеясь услышать что-либо новое о событиях на фронте, о далёкой и большой войне, настойчиво простирающей своё тяжелое крыло над родной страной. Вести приходили нерадостные. Враг упорно, заливая кровью земли Украины, Белоруссии, Прибалтики, продвигался на Восток, неся ужасы разорения, каторгу, смерть. Сергей Налимов особенно тяжело переживал эти дни. По крайней мере, ему так казалось. Ему даже казалось, что при встречах женщины укоризненно посматривают на него, думая: „Вот тоже воин. Храбрился- храбрился, а война подошла, так и в кусты". Сергей мысленно пробегал по всем избушкам деревни, вытянувшейся вдоль реки. В каждой иэбе были красноармейки —жёны, матери, сёстры. Почти все однолетки Сергея уже были там—на фронте. С оружием в руках отстаивали родную землю и его родные братья: Пётр, Григорий, Феофан, Георгий. Ясно, что и его место было там, а не в тылу, где ежедневно приходилось командовать почти одними бабами. Налимов не раз уже осаждал военкомат заявлениями с просьбой о зачислении его в ряды действующей армии, а райком—просьбами об освобождении от председательства. Но всё безрезультатно, и там, и тут он всегда встречал одно и то же: спокойно, даже слишком спокойно, точно хорошо заученный урок, ему отвечали: -Здесь тоже нужны хорошие работники, товарищ Налимов. Хорошие,—подчёркивали они, точно желая как-то позолотить неприятную пилюлю слов. И ещё безразличнее, помолчав: -Впрочем, если нужно будет, мы вас призовём. В один прекрасный день, решившись на самовольство, Сергей вместе с призывниками проехал прямо до Бийска. В Бийске Налимов добился-таки, что его приняли добровольцем в армию, зачислив по старой специальности наводчиком в полковую батарею кавалерийской дивизии. Сергей на всю жизнь запомнил этот день—день исполнения его желаний. Это было 27 августа 1941 года. Со своействевной ему напористостью и рвением вместе со всеми принялся Налимов за овладение техникой артиллерийского боя, серьёзно готовясь к встрече с врагом. НА ПОДСТУПАХ К МОСКВЕ На фронт прибыли в первых числах декабря, сразу встав на защиту Москвы. Время это было напряжённое, обнаглевший от временных, хотя и крупных удач, враг ломился к сердцу родины. Прорываясь сквозь заградительный огонь зениток отряды истребителей, фашистские бомбардировщики сбрасывали бомбы на жилые кварталы Москвы, обагряя невинной кровью москвичей панели столицы. И конники генерала Белова, в одном из полков которого находилась батарея Налимова, бились на совесть. Приняв первый бой в декабре, часть всё время не выходила из сражений, громя врага под Каширой и Коломной, под Серпуховом и другими городами и сёлами Подмосковья, где решалась судьба родины. Во всех этих боях горячее непосредственное участие принимал наводчик полкового 76-миллиметрового орудия сибиряк Сергей Налимов. Отогнав немцев от Москвы, часть отошла на отдых с одновременной обороной города Шатура. В горячих боях за Москву окреп и закалился характер воина Налимова, как закаляется хорошая сталь в огне. Он стал серьёзнее и сдержаннее, решительнее и по-военному хитрее. В дни обороны Москвы во фронтовой обстановке вступил Налимов в ряды партии большевиков. Уже в Шатуре приказом по части Сергею было присвоено звание сержанта и он вступил в командование орудийным расчётом. Теперь он был командиром небольшой, но грозной в умелых руках пушки. Сергей изо всех сил старался как можно лучше овладеть техникой артиллерийского боя, добиться предельной чёткости и слаженности в действиях расчёта. Требовательный и взыскательный к себе, Налимов к к другим был строг. Всё ему казалось, что слишком медлительны бойцы его подразделения, слишком долго разворачиваются при установке орудия к вою. —Шевелись, шевелись, ребята!—подбадривал он бойцов.—Что вы думаете и в бою так будете долго мельтешиться? Немец вас ждать будет: „Ах погодим малость, скажут, —не след наступать, а то ещё орудие сержанта Налимова к бою не приготовилось". Так что ли? Бойцы и сами, чувствуя важность доверенного им дела, старались на совесть. На учениях расчет действовал безукоризненно. Сам командир дивизии полковник Чаленко, присутствуя на учениях, остался очень доволен. Он попробовал засечь время, затрачиваемое расчётом на приведение орудия в положение „к бою" из походной колонны, прямо с галопа. На всё это ушло 20 секунд. Это было замечательно. После учений полковник подозвал к себе Налимова. -Ну как, Налимов, привыкаете к положению командира? -Так точно, товарищ полковник! -Любишь пушкарское дело? -Так точно. СТОЯТЬ НАСМЕРТЬ К моменту, когда был получен приказ о выходе из рейда, немцы сосредоточили вокруг советских конников большие силы, стараясь во что бы то ни стало уничтожить их; не дать уйти к своим. Пехота, танки и мотомехчасти, во много раз превосходящие по своему количеству части советских войск, теснили конников, покрывая шквальным огнём, не давая роздыху. В непрерывных боях часть потеряла почти всех лошадей. В пешем строю продвигались конники, с боями пробивая себе путь. Измученные и выбившиеся из сил батарейцы на руках перекатывали своё орудие по опалённой боями земле. В эти дни Налимов почти не разговаривал, погружённый в какие-то свои бесконечные думы. Наклонив голову, он молча шагал с бойцами, разглядывая под ногами снег, старательно перемешанный с грязью тысячами ног, постоянно попадавшиеся на дороге трупы и остатки разбитых телег, поглядывал на причудливые розовые пятна по обочинам дорог, вырисованные на чистом снегу чьей-то потерянной кровью. Молча шли бойцы. Они с полуслова схватывали приказы сержанта о подготовке к отражению очередной атаки немцев, молча, спружинившись до предела, орудовали на своих местах, посылая смерть навстречу врагу. Наконец, до своих часгей осталось чуть поболше трёх километров. От своих, находившихся восточное, отделяла линия фронта, которую надо было пройти. Боясь, что советские конники уйдут к своим, немцы с утра предприняли атаку, бросив в бой свежеподтянутые силы. Наглые и расхрабрившиеся от уверенности в своем численном превосходстве немцы шли и шли, не обращая, внимания на большие потери. Встреченные шквальным огнём, немецкие полки откатывались, а затем снова поднимались и шли. После длительного неравного, боя командование полка решило - оттянуть основные силы на полтора-два километра. К батарее подбежал запыхавшийся связной и передал приказ: с боем оттягиваться назад. -Как хотите, тозарищ лейтенант,— сказал, обращаясь к командиру артиллерийкого взвода, Налимов,—только я никак не могу отойти. Лошадей у меня нет, а на руках зазря перекатываться взад—вперёд расчёту нет. Лучше уж я останусь здесь и огнём буду прикрывать отступление. -Сержант Налимов! Вы, кажется, забываетесь!—вспыхнул лейтенант. -Никак нет, товарищ лейтенант. Вы только не извольте гневаться. Я хочу получше сделать. Чернов молчал, стараясь прийти в себя после невольной вспышки. Он чувствовал, что Налимов прав - так будет лучше. Прикрывать отход надо, а лучшее для этой цели, чем расчёт Налимова, подыскать трудно. -Хорошо, —согласился он,—оставайтесь. Только держаться как следует! -Постараемся, товарищ лейтенант. Чернов, круто повернувшись, сделал несколько больших шагов, затем остановился, наклонив голову, точно разглядывая кончики сапог, и, наконец, решительно повернувшись, возвратился к Налимову. Он крепко обнял Сергея, прижимая к груди и приглушенно говоря: -Только смотри держись, Налимыч! Держись. Когда лейтенант ушёл, Сергей обратился к бойцам: -Слышали, что лейтенант говорил? Держаться надо до последнего. Выстоим—переформируются наши, подойдут—хорошо, а не выстоим—пиши поминальную А жаль будет, право слово, жаль. Главное свои-то ведь рядом. Как, выстоим, peбятa? -Выстоим, товарищ сержант. -Кровь из носу, стой до последнего! -Есть, стоять до последнего. Заметив ослабление встречного огня, немцы снова попытались выиграть бой. Наступающих встретил картечью из своей пушки расчёт Налимова. Быстро и метко стреляя, батарейцы отбивали одну атаку за другой, наваливая впереди заграждение из вражеских трупов. -Подумать только,—сам дивился Налимов,—вертится наша пушчонка, точно маленькая собака среди стаи волков, и везде поспевает. Десять долгих и горячих часов бился расчёт сержанта Налимова с наседавшими немцами, отражая атаки пехоты и танков, уничтожая огневые точки врага и важные для него объекты. За это время бойцы подбили из своей пушки один лёгкий танк немцев, уничтожили двенадцать "боевых орудий с прислугой", разбили 15 пулемётных гнезд в пустых домах села, подавили огонь двух миномётных батарей, разрушили и подожгли на краю села конюшни, в которых находилось около двухсот лошадей. А убитым, раненым немцам Сергея и счет потерял. От беспрерывной стрельбы рука как-то отяжелела. В висках отчетливо и бесконечно постукивало. В перерывах между атаками, когда на несколько минут нависала тишина, в ушах слышался однотонный, томительный звон. Пот проступил наружу на спинах уставших батарейцев, и стежёнки, пропитанные потом, коробились, подмерзая, горбом. И всё-таки они устояли. Когда к вечеру на временно оставленные позиции снова вернулся полк, у Налимова оставалось только 25 снарядов. Более трёхсот снарядов было выпущено по врагу из пушки за эти 10 часов. Командир полка сам пришёл к батарейцам. Часто переступая короткими ножками, майор подошёл к Налимову. — Придётся опять мне ходатайствовать о награде, опять отличился. Молодец, Налимов, молодец! —он крепко жал руку сержанта. Сергей понимал, что майор благодарит его, но слышать ничего не слышал. В ушах, как и после бомбёжки два месяца назад стоял неукротимый трезвон. Он внимательно глядел в лицо командиру, стараясь, по движениям губ понять, о чем тот говорил. Распиравшая грудь радость переполнял его, и он улыбался широкой русской улыбкой, довольный, что вот еще раз сделал что-то для родины хорошее. -Ничего, выстояли, товарищ майор,—проговорил Сергей. - А вот снаряды только когда кончались—страшновато было. Ночью переходили линию фронта. Ползти приходилось через полосу сплошного огня и свинца. От ракет и трассирующих пуль было светло, как в хорошую лунную ночь. Можно было легко различать и дудочки, пробившейся из-под снега сухой травы и потерянные кем-то соломинки. Впереди за огненной полосой были свои, был конец этого тяжёлого рейда, заслуженный отдых. Путь к жизни вёл через завесу смерти.Тащить с собой пушки было невозможно. Приказано было оставить их, предварительно сняв замки, выведя из строя. Точно с любимой девушкой, прощались бойцы с пушкой. Сколько вёрст прошла по дорогам войны она вместе с ними, сколько раз своей безотказной службой выручала в тяжёлых случаях эта, ставшая родной, до мелочей, до осколочной царапины на щитке знакомой, полковая пушка. — Вот и расстаёмся,—серьёзно проговорил Налимов, —Честно она служила нам, без капризов. 3476 выстрелов мы сделали из неё. И каких хороших выстрелов! Пусть же каждый из вас хорошо помнит её—полковую 76- миллиметровую пушку, образца 1927 года № И 013. И Сергей вдруг наклонился на минуту прижавшись к холодному стволу пушки... Три часа, казавшиеся вечностью, ползли бойцы под огнём врага, всё сокращая и сокращая расстояние, отделявшее, их от своих войск. Переползая по-пластунски, Налимов тащил на себе тяжело раненого в бедро земляка Игнатия Семёнова, который до войны работал председателем колхоза им. Сталина в селе Камлак, Шебалинского аймака. Ползти было ужасно тяжело. Сергей чувствовал, что вот-вот выбьется из сил и тогда даже сам не сможет доползти. Припадая от усталости лицом в снег. Сергей пересохшими губами схватывал снег, чувствуя, как что-то тёплое просачивалось через штаны ему на ногу. -Кровь,—думал Сергей,—Этакую беду крови теряет парень. Хотя бы выдюжил. И он снова, напрягая силы, приподнимался на локтях и полз. Десять, двадцать метров преодолевались с большим трудом, а затем силы снова оставляли его. Он тяжело опускал голову на снег, слушая, как точно большая птица в клетке, готовое выскочить, бьётся сердце. Чувствовал, как, подтаивая, холодными струйками стекал снег по разгорячённой щеке. -Тяжело,—думал Сергей, очень тяжело. И откуда только тяжести столько берётся у раненого человека. Крови столько теряет, а легче не становится. Как бы угадывая мысли товарища, скрипя от боли зубами, Семёнов просил: -Серёжа! Дорогой! Брось ты меня, ради бога... Не дотянешь... Сам только замаешься... Но слова эти удваивали силы Налимова и он, приподнимаясь, полз, полз, до боли в глазах вглядываясь вперёд, точно там можно различить уже что-то знакомое, своё родное. Наконец, вышли к своим. Радости не было предела. -Ну, вот и всё,—снова улыбался своей светлой улыбкой-Налимов, обращаясь к бойцам своего подразделения, —Наш брат такой —в воде не тонет и в огне не сгорает. Да иначе и нельзя—воевать-то ведь ещё надо. А всегда в таких тяжёлых случаях надо веру иметь в благополучный исход, тогда она, как звёздочка, будет манить за собой. Наклонился над лежавшим на плащ-палатке раненым Семёновым. —А ты тоже не унывай. Сейчас тебя в госпиталь направят. Подремонтируют, домой поедешь. Тогда вот от Полуэктова, от меня и других ойротцев родной земле кланяйся низко... А за ногу ты не бойся. Ещё плясать будем. Отвоююсь, обязательно к тебе заверну, тажуур араки разопьём. Ты ведь теперь у меня в долгу. Светлая улыбка пробежала по усталому лицу Семёнова. БОЙ ЗА ВЫСОТКУ Золотистые отблески костров играли на вершинах деревьев, споря с темнотой осенней ночи, выхватывая у неё отдельные куски поляны, на которой расположились привалом конники. Большие, разлапистые деревья шелестели листвой под набегавшим изредка ветром. На приколах у деревьев пофыркивали, наслаждаясь отдыхом, рассёдлан- аые лошади. Налетавший порывами ветерок подхватывал языки пламени, перебрасывая их через сырыe ветви, которыми был приглушен костёр. Из темноты тогда выступали лица бойцов, пригревшихся у костра. -Всё это вы зазря шевелите, ничего выдающегося не было. Так себе, обыкновенный случай.—Медленно, как бы с неохотой, проговорил сидевший у костра Налимов, видимо, продолжая прерванный разговор. „Сидеть бы, да сидеть, сейчас вот так, молча, наслаждаясь теплом и редким покоем,— думал он и, зябко поведя плечами, протянул свои крупные руки поближе к огню. -Как так ничего не было? — возразил из темноты чей-то звонкий и по-молодому задорный голос. - А к награде вас так, значит, за здорово живёшь представили. Нет уж вы, товарищ сержант, расскажите, как один целый батальон фрицев бежать заставили. -Расскажите, расскажите, — поддержали другие голоса. Налимов понял, что как он ни не любил говорить о своих делах, (пусть другие хвастают), но на этот раз ему не отвертеться. О подвиге, который он совершил неделю назад, знали уже все бойцы не только эскадрона, но и полка, говорили о нём и, как это неизбежно случается, при пересказе друг другу приукрашивали действительно бывшее своей солдатской фантазией. -Нет, пожалуй, лучше самому рассказать, —решил Сергей. -У каждого из нас, братцы, кто долго ходит дорогами войны, есть немало таких случаев о которых, может быть, стоит говорить. Только мы не замечаем их сами, считаем обычным делом. Ведь верно я говорю? Налимов оглядел сидящих вокруг костра, как бы выискивая того, кто должен ему ответить. Все молчали. -Верно говорю,—сам подтвердил Сергей.— Вот хотя бы и я. Начни писать всё, что пережито за время войны —библия получится. А вы говорите почему-то про этот случай. Всё это потому, что подсказал вам кто-то — вот он, мол, подвиг совершил. Помолчал немного, как бы припоминая. -А дело было вот как. Стоял я со своей пушкой на самом левом фланге, да и впе рёд на высотку выдвинулся, чтобы гансов сподручнее бить было. Уж больно они досаждали в тот день своими атаками. Так, значит, и стоим. Впереди —поле ровное, всё как на ладошке видать и обстреливать хорошо, правее—сабельный взвод спешеный, а левее—небольшой кустарничек. Позади, в лощинке —коноводы с лошадьми. Стояли мы так, стояли, атаки отбивали вместе со всеми и вдруг смотрим, а немец, язви его, уже в полукольцо нас забирает, зажать хочет. -Эге,—думаю, — дело дрянь. Отбиваться надо. И стали мы их тут картечью да шрапнелью обсыпать, как деньгами новобрачных. Подпустим метров на двести и бьём. Вижу не любо им наше угощение: головами, как сычи, вертят, на месте топчутся-топчутся, да назад пластаются, только лытки сверкают Ну, раз мы их эдак отогнали, другой, третий, только вижу я, что ящики у меня пустые, снарядов нет. А гансы опять в атаку идут. Уж больно им высотка наша глянулась Делать нечего. Подзываю я к себе наводчика и говорю ему: -Придётся вам принять команду, пока я по делам добегу. Встретьте их из личного оружия. А наводчик у меня, сами знаете, парень толковый, понимает больше того, что сказано, улыбается. И бойцам, конечно, сказал я по случаю несколько слов. -Товарищи! — говорю, — Братья! Славна земля наша и родина наша, а за родину надо биться до последнего. Не отступать и пушку не бросать! Они, конечно, в один голос: -Есть, товарищ сержант, не отступать! — А сами за оружие берутся. -Ну,—думаю,—эти не подведут. Когда я, спустившись с высотки, уже подбегал к коноводам, послышался залп. Стреляли мои ребята. -Началось,—думаю —Хотя бы выдержали. Приказал коноводам хоть из-под земли достать немедля снаряды, а сам дальше помчался. Нашёл заместителя командира полка майора Татаринова, доложил об обстановке и скорее назад. Бегу и думаю: -А ведь, пожалуй, они могут левее обойти. Придётся туда добежать. Добежал туда, глянул и обомлел сперва: около батальона этих самых гансов идут прямо на высотку. Чувствуют, язви их, что там со снарядами заело... -Вот я и думаю, как же тут быть,- продолжал Налимов.—А долго думать, сами знаете, в таких случаях опасно, потому как гансы в самый раз могут лишить того самого, чем думать приходится. Взял я ручной пулемёт в руки, повесил на шею, автомат, прихватил гранат пять штук, чорт знает что навешал на себя и пошёл прямо на немцев А они, язви их, до того увлеклись, глаза нa высотку выпучили, что не замечают меня. Подошёл я поближе и начал поливать их из пулемёта. Смялись они. А я бегу прямо на них, рукой на кустарник помахиваю и кричу, будто бойцов выкликая: -Ура-а! За родину! За Сталина! В атаку, за мной! Даже охрип вееъ, до того надсажаюсь. И вижу, что клюнули гансы на хитрость, испугались, что их сейчас отрежут сбоку и, повернув, давай бог ноги! А я уж к тому времени в азарт вошёл. Кричу, а сам в полный рост за ними. Еле-еле догоняю—до того старательно бегут мои немчики. Всё же достаю их, поклёвываю в хвост из автомата. К этому времени и снаряды подоспели, пушка заговорила, накрывая шрапнелью гансов. Вижу, что теперь я лишней, и назад подался... Сергей вспомнил, что он так и не пил ещё, облизнул языком пересохшие губы и суховато закончил, вставая: -Уничтожил я тогда из пулемёта всего 75 немцев, да пушка моя подбила их штук полтораста. Весь расчёт к награде представили. Вот вам и весь сказ. ПЕРЕПРАВА ЧЕРЕЗ ДНЕПР Обманчивая тишина ночи нависла над широким Днепром. На той стороне, скорее угадываемой, чем видимой, на высоких кручах укрепились немцы. Они считали Днепр неодолимой преградой, а потому спокойно отсиживались на своём высоком берегу, изредка для острастки разрывая тишину залпами. Тогда с шипением и всплесками погружались осколки снарядов и мин в потревоженные волны Днепра. На левом, отлогом берегу реки под покровом ночи накапливались силы русских, шла усиленная подготовка к переправе.В качестве плавучих средств использовалось всё, что только попадалось под руки и могло хорошо держаться на воде: плоты из досок заборов, ворота, снятые с петель, бочки пустые, рыбачьи лодки. Ждать, пока подойдут сапёры, нельзя, надо сходу пока не опомнился враг и не ждёт, переправляться на тот берег, цепляться за узкую прибрежную полоску отмели и с боем, с боем теснить врага, выбивая его из сильных укреплений, расширяя плацдарм для более крупных соединений. Налимов по-хозяйски осматривает работу бойцов своего расчёта, помогает им. Пушку они установили на резиновые лодки, под неё подмостили жерди и установили пять ящиков со снарядами, лошади оставались на этом берегу. А когда, одновременно со всеми начав переправу, батарейцы проплыли десятка полтора метров, немцы услышали подозрительный шум на реке. Над головами повисли пачки ракет, сразу как днём, осветившие всю реку. Поняв, в чём дело, немцы открыли ураганный огонь по переправлявшимся бойцам. Сверху немцам при свете ракет было хорошо видно всё происходившее на воде и удобно вести обстрел. От большого количества взрывов снарядов и мин, от жвыкающего бульканья пуль вода как бы кипела в берегах. На ряби волн отсвечивались ракеты и пунктиры трассирующих пуль. Мимо налимовского плотика проплывали, уходя вниз по течению, обломки разбитых плотов, трупы убитых. Несколько мин разорвалось совсем рядом, Сергея окатило холодной водой. Низко, почти над самыми головами проносятся немецкие самолёты, сбрасывая бомбы и поливая свинцом из пулемётов. Налимов видит, как правее и левее его бойцы соскальзывают с разбитых плотиков в воду и плывут, держась за обломки. Плывут на правый берег, туда, где враг. За некоторыми тянется расползающаяся полоска воды, окрашеной кровью. Однако это было не самое главное. Главное началось потом, когда бойцы, выбросившись на узкую песчаную отмель правобережья, мокрые и усталые шли сразу в бой, выбивая из окопов немцев, отбивали в десять, в пятнадцать раз превосходящие по силе контратаки врага, гранатами встречали танки противника. Надо было зацепиться за этот клочок земли, кровью своей полить, но устоять до подхода подкреплений. Ночь, утро и весь день до темна бойцы сержанта Налимова вели огонь по врагу, быстро перекатывая орудие на руках в наиболее опасные места. За день они подбили несколько танков, подавили немало огневых точек и уничтожили около сотни немецких солдат. Вечером переправили и подали расчёту лошадей. Стало значительно легче. Но бой не прекращался ни на один час ни днём, ни ночью. Приходилось с боем отвоёвывать каждый метр украинской земли у немцев, которые никак не хотели смириться с мыслью, что русские всерьёз и прочно переступили неприступный водный рубеж. Всё более и более накапливались силы уже на правом берегу и Красная Армия, перешагнув Дненр, прочно закреплялась на отвоёванном плацдарме, расширяя его. За мужество и храбрость, проявленные при форсировании Днепра, сержанту Сергею Венедиктовичу Налимоку Указом Президиума Верховного Совета СССР было присвоено высокое звание Героя Советского Союза со вручением ордена Ленина и медали „Золотая Звезда". Потом было еще много боев, в которых Сергей Венедиктович проявил высокое воинское мастерство, героизм и отвагу. Сергей Венедиктович как коммунист, Герой Советского Союза всегда оставался примером для своих фронтовых товарищей. К великой радости земляков, герой войны вернулся живым, был до конца своей жизни был хорошим примером для своих земляков в мирной жизни. Похоронен в с. Шебалино.
